Этого Кюджюкбиркус не знала. У Шветстри не было подруг, да и не могло быть, тетя Джианнат денно и нощно твердила о том, что у хорошей перчатки не может быть ничего собственного, в том числе и подруг. Только воля богини, только те, кто ей угодны — или же неугодны. Ничего личного. Ничего лишнего.

Тетя Джианнат была абсолютно права, и Шветстри старательно исполняла все требуемое, стремясь сделаться хорошей перчаткой.

Да, но теперь-то Шветстри больше не было, а у Кюджюкбиркус совсем другие стремления! И тетя Джианнат далеко, а Кёсем близко. И перед глазами Кёсем как раз неумение Кюджюкбиркус заводить подруг и мешает последней занять достойное ее место — а значит, и стать по-настоящему хорошей перчаткой!

Такое положение дел следовало исправить, и немедленно — хорошая перчатка не может не уметь чего-то настолько важного. Для богини, конечно же, важного. А то, что при этом упрочится и положение самой перчатки — ну так это само собой разумеется, богиня заботится о покорных ее воле. Иначе и быть не может.

Надо срочно научиться заводить подруг. Но как это сделать?

— О, вот ты где! А мы тебя ищем, ищем!

Мейлишах и ее блеклая приятельница — как же ее зовут? Гюнай, кажется. Отыскали, доставучие. А Кюджюкбиркус казалось, что она так хорошо спряталась, чтобы посидеть и как следует подумать в одиночестве, нашла такое укромное местечко между высоким розовым кустом и стеной Изразцового павильона, в тени нависающего балкончика, никто и не догадается заглянуть…

Догадались, неймется им.

— Ты была великолепна! Даже я на какой-то миг поверила, что это вовсе не ты, а сама Кёсем!

Глупая Мейлишах! Нашла, чем удивить. Конечно же, Кюджюкбиркус великолепна, она не может быть иной и сама это знает, богиня не выбирает в свои служительницы абы кого, на то она и богиня. И не какой-то там ничтожной гедиклис оценивать ее избранниц! Стоило бы поставить доставучую дуреху на место, осадить как следует, чтобы на будущее неповадно было.

Но Кюджюкбиркус не ответила резкостью, хотя и могла бы. И не ушла молча, как поступила бы еще неделю назад. И не только потому, что хорошей перчатке не пристало выставлять напоказ свои истинные чувства, у хорошей перчатки вообще не может быть каких-то там собственных чувств — кроме желания правильно истолковать волю богини и всеми силами послужить ее исполнению. Просто в голову ей пришла удивительная мысль — а вдруг эти девочки, сами о том не подозревая, как раз и являются ответом на ее просьбу? Что, если они здесь не просто так, а посланы самой богиней? Она тут все мысли в клубок стянула, как завести подружек — и вот приходят две, и сами навязываются.

Нет, такое не может быть совпадением!

И поэтому Кюджюкбиркус улыбнулась пришедшим так, как учил папа-Ритабан улыбаться зрителям в самых богатых одеждах — радостно и доверчиво, словно всю душу в эту улыбку вкладывая. И даже подвинулась, втиснувшись в самый угол и оставив на длинном цокольном камне достаточно места, чтобы могли устроиться еще две девочки — если потеснятся, конечно. Говорить она пока ничего не стала — боялась неосторожным словом спугнуть посланную богиней удачу.

Впрочем, Мейлишах болтала за двоих. Вернее — за троих, ее блеклая подружка лишь кивала и улыбалась молча. Вот уж действительно Гюнай, «дневная луна», такая же тусклая и незаметная. И такая же никчемная — ну кому нужна луна днем?!

Но мысли свои Кюджюкбиркус при себе оставила, одарив и Гюнай ответной улыбкой не менее щедро, чем Мейлишах — умная перчатка никогда не скупится на то, что ничего не стоит ей самой и доставляет приятность другим.

Когда говорливая Мейлишах предложила привести в порядок растрепанную прическу Кюджюкбиркус, та окончательно успокоилась и уверилась в том, что действует правильно. Девочки и на самом деле посланы богиней и должны стать ее подружками: ведь возня с расчесыванием волос друг другу — одна из самых верных примет, неоспоримое свидетельство дружбы. Очевидно, так и заводят подруг, и ничего в этом нет сложного!

Царапнуло лишь одно — обращаясь к Гюнай, Мейлишах назвала ее Ясемин. Причем не один раз назвала, значит, не случайная обмолвка. И та каждый раз слегка краснела от удовольствия.

Вот, значит, как. Не только саму Мейлишах, но и эту блеклую замухрышку уже отметили настолько, что удостоили первого гаремного имени! И не какой-то там дневной луной назвали, неуместной, тусклой и бесполезной — благоуханным и прекрасным цветком жасмина. В то время как у самой Кюджюкбиркус по-прежнему лишь первоначальное поименование, пусть даже и гордое, намекающее на свободу полета и смертельно опасные крылья, но все же первое, ученическое.... И не обидно ли Великой Богине, что ее перчатка до сих пор не удостоена ничего лучшего?

А уж если кто из младшего гарема и достоин сравнения с прекрасным цветком — так это она, Кюджюкбиркус, и не с каким-то там глупым жасмином, от назойливого и душного аромата которого быстро начинает болеть голова, а с благородным и величественным лотосом! Сам папа-Ритабан так сказал, а он просто так хвалить не стал бы, значит — достойна.

Глупая, трижды глупая Кюджюкбиркус! Птичка лучше цветка, совсем недавно же как раз очень правильно про это думала и все поняла! И вот опять, словно и не Кюджюкбиркус вовсе, а неразумная Шветстри! Так не пойдет.

И поэтому обиду свою (за богиню, конечно же!) Кюджюкбиркус легко запрятала в самый дальний внутренний сундучок в самом глубоком и тайном подвале души. Плотно прикрыла тяжелой крышкой, заперла на массивный замок, а ключ выбросила. И забыла о нем. И об обиде, стало быть, тоже.

Обида — как острый нож, она может ранить твоего противника, но и самой о нее легко порезаться до крови. А еще ею так просто случайно обрезать нить судьбы, по которой идешь над пропастью. Нет, обида, пусть даже и не за себя — лишнее. Она ничем не может помочь Кюджюкбиркус в достижении ее цели.

А значит, и помнить ее незачем.

______________________

ПРИМЕЧАНИЯ

Кюджюкбиркус — маленькая птичка.

Шветстри — белая женщина.

Валиде — мать правящего султана.

Шахзаде — сын султана.

Хасеки — любимая жена или наложница султана, мать наследника.

гедзе — та, на которую султан или шахзаде бросил благосклонный взгляд, выделив из прочих, но пока не пригласил переступить порога своей спальни.

икбал — наложница, которую султан один раз почтил своим вниманием и позволил переступить порог своей спальни.

кадине — мать сына султана.

Кёсем — единственная, самая любимая жена или наложница султана.

гедиклис — младшие ученицы в школе наложниц.

калфу — наставницы в школе наложниц.

Кызляр-агасы — старший евнух.

Дар-ас-Саадет — Сад Наслаждений и Цветов, Сад Тысячи Наслаждений, женская часть дворца.

илыклык — первый, “холодный” зал банного отделения, с фонтаном и скамейками для отдыха.

Харарет — горячий банный зал со специальным нагретым массажным столом из цельного камня.

хола — детская одежда, что-то вроде открытой короткой туники.

Взгляд со стороны (Пора)

Хасеки Кёсем, прошлое которой стерто

_______________________________________

… Со своего тайного наблюдательного поста на балкончике Кёсем смотрела, как по призыву наставницы сбегаются на урок гедиклис — такие яркие, такие юные, так похожие на нее саму несколько лет назад. Стайками и поодиночке, словно яркоперые птички, рассаживаются, снова вскакивают, меняются местами, смеются. И, наконец, затихают под строгим взглядом Билги-хатун — сегодняшний урок очень важен, его проведет лично старшая наставница, никому не доверит. Можно понаблюдать еще — а можно и уйти, положившись на опытную уста-хатун, она и на самом деле мудра и приметлива, не пропустит ничего, что пригляда требует.

Взгляд Кёсем задержался на стайке из трех девочек, тесной группкой усевшихся чуть поодаль от прочих. Мейлишах, Ясемин и… Кюджюкбиркус. Та, что больше всего напоминала Кёсем ее саму в не столь далекой юности — и вместе с тем вызывала наибольшие сомнения.